В рамках ХIX Открытого Фестиваля студенческих и дебютных фильмов «Святая Анна» режиссер Никита Михалков дал мастер-класс, во время которого рассказал Posta da VIP, как правильно снимать эротические сцены, как важно расставлять приоритеты, сколько нужно спать и как следовало бы наказать участниц Pussie Riot.
Про приоритеты
Я сплю 4-5 часов. Наполеон сказал: «Я сплю 4 часа, старики — 5,
солдаты — 6, женщины — 7, дети — 8, а 9 часов спят только больные».
Я это говорю не потому, что живу как Наполеон, а потому, что мне действительно не хватает времени.
Самое главное — не засуетиться. Например, вчера я был в Ярославле. У меня был мастер-класс (я этим не зарабатываю, это совершенно бесплатно), я узнал, что там проходит студенческий фестиваль выпускников театральных училищ со всей страны, которые на сцене театра Волкова — первого профессионального театра в России — проходят боевое крещение. И то, что они выходят в жизнь через первую сцену России — это меня пронзило, как идея. Меня туда пригласили, и я сказал, что приеду. Это значит, что в этот день я больше ничего не могу делать. Туда 4 часа, обратно 4 часа. Если ты туда едешь, то нельзя приехать и торопливо отбыть. Если ты туда приезжаешь, то максимально должен удовлетворить интерес и желание тех людей, которые собрались тебя послушать. Или лучше не ездить совсем — сослаться на то, что ты занят. Здесь очень важно не пытаться всем быть милым, никому не отказывать. Вы обязаны определять для себя приоритеты. Шныряние по тусовкам: и там был, и там был… Даже если это не тусовка, надо понимать, что человек — есть не средство, а цель. Если тебе задают вопрос, от тебя ждут ответа. И если ты встречаешься с людьми по делу, то должен четко понимать, насколько это для тебя сегодня важно. Или тому, с кем у тебя сегодня встреча.
Нужно иметь железную волю, чтобы отметать то, что неважно. Вообще культура отказа — это высокая культура человеческих отношений.
Можно ведь замотать дело. Я, к сожалению, тоже так делаю — могу пропустить какой-то вопрос. Отделять зерна от плевел — принципиально важная работа.
О работе режиссера и продюсера
Это две разные профессии. Здесь борется человек, который должен экономить деньги, с человеком, которому нужно сделать художественное произведение. И тут я беру пример с моего генерального директора студии, продюсера Леонида Верещагина, который, в отличие от меня, невероятно терпим к режиссерам. Лично я, как продюсер, сказал бы: «Как есть, так и делай». А Леня говорит: «Хорошо, давайте подумаем». Этому он в свое время научился у другого продюсера Жана-Луи Пьель, с которым мы снимали в Китае и Монголии фильм «Урга — территория любви». Картина эта началась с того, что географическое общество предложило нам снимать фильм о монголах-кочевниках. Сбылась моя голубая мечта о том, чтобы сценарий был не больше 12 страниц. А все остальное — воздух. Там были отправные точки: телевизор в степи, ограничение рождаемости, история с презервативами, сон с Чингисханом и русский, который там работает. Русского я взял позже. Его замечательно сыграл Володя Гостюхин. Я постоянно думал о том, что мой фильм будет симуляцией того, что я знаю монгольскую жизнь. Поэтому я ввел этого человека, которого сыграл Гостюхин, который моими глазами, глазами идиота будет смотреть на их жизнь, и все ему будут объяснять что да как, потому, что он этого не знает. Так я сразу снимал с себя ответственность, что я не симулирую знание монгольской жизни. Съемки мне давались трудно, и я в какой-то момент думал, ну все, больше не могу. У меня в контракте было сказано, что я могу прекратить съемки, и деньги мне не надо возвращать, если произойдет какой-нибудь форс-мажор: война, стихийное бедствие или, если не будут выполнены требования режиссера, которые мы оговаривали заранее. И я все думал, как бы так соскочить. И я решил проверить последний пункт контракта. Подошел продюсеру и говорю, мол, мне нужна монгольская конница (в сценарии нет этого). Он невозмутимо спрашивает, мол, какая?
Я говорю:
— Чингисхан.
— Сколько?
— 600 человек.
— Когда?
— Завтра.
— Завтра невозможно.
— Послезавтра.
— Маловероятно.
— Хорошо, через 2 дня.
А сам думаю: «Хрен ты найдешь мне за два дня 600 всадников в монгольской одежде!». И с чувством выполненного долга, что, мол, хехей, не нашли всадников, ну, я поехал, жду, когда пройдут эти три дня. Продюсер исчез. А через три дня у меня было настоящее монгольское войско, и тут я понял, что отступать некуда. Хотя продюсер мог бы сказать, мол, ты чего, обалдел? В сценарии этого нет, как я их одену? И звонил бы в Париж и докладывал, что Михалков упился монгольской водки, сошел с ума и требует невозможного. Он конницу мне достал. А это мгновенно меня заставило отвечать за эту свою ответственность. Я говорю о том, что грамотный продюсер умеет отделять зерна от плевел. «Это я желаю» от «Это надо». Как режиссер, ты обязан это аргументировать. Если я вдруг услышу ответ: «Я так вижу» — то все, точка, свободен как мышь в амбаре.
Про драматургию
Что важно для меня? Что жестокая правда без любви — есть ложь. Если в картине или сценарии нет любви — моей, как автора к тому или к тем, о ком я говорю, это для меня пусто. Это меня не волнует. Возьмите драматургию Чехова, Шекспира. Она строится на запретной любви. Я люблю — меня не любят, меня любят — я не могу любить, и так далее. «Ромео и Джульетта», «Гамлет», «Три сестры» — все построено на препятствии, которое стоит перед любовью. Это не любовь мужчины к женщине в чистом виде. Это любовь как препятствие, которое не дает мне быть гармоничным. В этом и есть основная драматургия. И такая драматургия мне интересна.
Про кино для детей
Я не снимаю кино для детей, потому что это слишком трудно. Так же трудно, как и писать стихи для детей. Мой отец был гениальным детским писателем. Потому что он даже в 85 и 90 лет ментально оставался тринадцатилетним мальчиком. Он так не терпел детей, как только ребенок может не терпеть своих сверстников. Когда отец приезжал на дачу, помню, мои дети подбегали к нему с криками: «Дедушка, дедушка! Где ты был?» И он им отвечал: «А какое ваше дело?». Потом помню эпизод, когда у моего сына родилась первая дочка — Саша — моя внучка. Степан с глазами, полными слез, из роддома пришел ко мне утром в студию: «Папа! У меня родилась дочка!»
Я тут же звоню деду, говорю: «У тебя родилась правнучка! Степина дочка!» А он спрашивает: «Кто? От кого? Ну, а вообще, что нового?»
Вот только такой человек мог писать «Облака-облака, кучерявые бока…», или «У меня опять тридцать шесть и пять…». Это психология человека, которому 10-12 лет. И это нужно уметь. Я детское кино не снимаю, но приветствую любого, кто это будет делать хорошо.
Про то, как снимать эротические сцены
Для того, чтобы снять порнографическую сцену, нужно иметь от двух до пяти человек, которые могут прилюдно этим заниматься, поставить пожилого оператора, который не умрет у камеры, и такого же пожилого режиссера, который будет вспоминать молодость. И получится замечательный порнофильм. Эротическая энергия — это не раздувание ноздрей и хватание за соски. Это влияние через пространство. Когда то, что ты являешь собой с точки зрения, извините, самца, не является поводом для разговоров с товарищами в бане. Чем более это скрыто, тем более это мощно влияет. Это должно быть на уровне запаха, отражения луча. Потому что отражение — сильнее луча. Вы можете показать эротическую сцену с раздуванием ноздрей, но это не будет искусством. Только тогда эротическая сцена становится искусством, когда вы домысливаете больше, чем видите. Когда включается биологическая память. Например, взять хотя бы сцену из фильма Годара «На последнем дыхании» — там все происходит под покрывалом. Мы ничего не видим. И дело не в том, что мы угадываем позы.
Эротическая сцена может быть сыграна на одном крупном плане — и это будет убойно. На крупном плане можно увидеть, что происходит с женщиной, увидеть, как ее взгляд становится шальным, и как она перестает замечать все вокруг, а заглядывает вовнутрь себя…
Я придумал формулу, что настоящая сила, богатство и власть — это счастливое понимание того, как можно реже этим пользоваться. Настоящая эротическая сцена должна быть на том расстоянии, через которое вы не переступаете. И тогда это высший пилотаж.
Про веру
У меня была одна история, которая произошла на съемках «Урги». Я смотрел на монгольского пастуха и понимал, что он не видел Эйфелевой башни, пирамиды Хеопса, Василия Блаженного, не читал многих книг. И можно подумать, мол, какой ты бедный, как же ты так живешь? А если вглядываться, то понимаешь, что не он колбасится по миру, а мир его обтекает. Он стоит на месте. И его глубина, и ощущение от этого мира ничуть не беднее, чем ощущение шведского туриста, который фотографируется, а потом с семьей разглядывает фото с собой на фоне Эйфелевой башни.
Что меня волнует? Я думаю, меня волнует чудо веры. Не поймите меня как клирика, как агитирующего человека. Чудо веры заключается не в том, чтобы разбивать лоб о паперть. А в том, что ты никогда не чувствуешь себя одиноким. Есть люди рядом, нет людей рядом — ты не один. Сколько у вас было случаев, когда вы разговаривали сами с собой? Каждый день? Это вы не с собой разговариваете. В том-то все и дело. И то, что вы, разговаривая сами с собой, пытаетесь найти ответ — вы его не у себя ищете. Вам никогда не будет скучно. А вдохновение есть именно там, где не скучно.
Я испытываю одиночество в толпе, в интернете и в тех местах, где собираются люди не для того, чтобы общаться, а для того, чтобы себя показывать.
Когда фигурирование становится важнее, чем само общение. Общение ценно и заключается в том, что вы с кем-то делитесь тем, чем вы делились, будучи один. Я уверен, что одиночество художника (а он к нему приговорен) заключается для него только в отношении с окружающим миром, но не с самим собой. И поэтому вам никогда не будет скучно. Юз Алешковский сказал: «Свобода — это абсолютное доверие Богу». И когда ты оказываешься там, где ты хотел побывать, или вдруг получаешь то, о чем мечтал, то непонимающий человек скажет: «О, как это я сумел!» А понимающий человек скажет: «Спасибо, Господи». Это есть чудная притча о том, как человек идет по песку, а рядом с ним вдруг исчезают следы на песке. И человек говорит: «Боже, как же так? Неужели все так плохо? Где же мои следы?» И бог отвечает: «Мой дорогой, это я несу тебя на руках».
Про Pussie Riot и часы патриарха
Я служил в армии на Камчатке. Помню, ночью стоишь на часах, зима, холодно, звездное небо, мороз, пар идет. Укутаешься в полушубок, ноги жжет холод… Возвращаюсь в казарму, разделся — ох, ну и дух! Как они здесь живут! Разделся и через десять минут привык. Принюхался. Так вот и мы сейчас привыкли к этой мерзости, в которой живем. Принюхались к ней, не замечаем ее. Не понимаем уже, что неправильно и нехорошо в день святой Пасхи увидеть по телевизору мною уважаемую Аллу Борисовну Пугачеву верхом на Борисе Моисееве, который стоит в позе позднего раскаяния! Ну не хорошо это. Должен же быть внутренний камертон. Нельзя отдавать всего себя на продажу, на показ. Зачем отвечать на вопрос о том, есть ли у вас секс? Есть, был и будет. Вы чего? А чем вы живете тогда дома? О чем вы дома разговариваете? Если все, что можно, вывалено на многомиллионную аудиторию. Мичман, с которым я недавно говорил, сетовал, мол, снег сойдет, увидим, кто где нагадил. Но он, правда, пожестче сказал.
Вот сейчас снег сошел, посмотрите, что творится! Какая мерзота, в которой мы живем. Ведь мы потеряли ощущение красоты…
Когда мы видим как две девочки избивают третью, а мальчик снимает это и потом выкладывает это в интернете — это же скотство! Посмотрите на это трезвыми глазами, вам это нравится? По телевизору показывают жилье — там скот жить не может, а людям предлагают, и они соглашаются там жить, потому что другого варианта нет. Это не скотство? Скотство со стороны и тех, и других. Вы — скоты, что предлагаете это, а вы — скоты, что соглашаетесь на эти условия вместо того, чтобы взять зашиворот этого гада и вселиться в квартиру, где он живет. Для этого нужна политическая воля, если мы не хотим крови. Посмотрите на Pussy Riot в Храме Христа Спасителя. Меня спрашивают: вы приговорили бы их? Я говорю, да, конечно, приговорил бы и обязал к тому, чтобы они то же самое сделали в Мекке в самой крупной мечети, или у Стены Плача в Иерусалиме. И они погорели бы от праведного гнева мусульман и ортодоксальных иудеев. Почему вы не делаете этого в Мекке? Почему делаете это здесь? Какое ваше собачье дело, какие часы носит патриарх? Не пишут и не обсуждают же, что более 200 благотворительных фондов устраивает церковь, где одевают, обучают, кормят — это проходит мимо. Фокусируются на часах. Збигнев Бзежинский сказал: «Коммунизм разрушен, осталось разрушить православие». Гениально. Значит, именно это мы должны видеть и защищать. Вот вопросы, которые я задаю себе и всем вокруг. Но если мы сами внутри себя не поймем, что происходит оскотинивание нас, то, значит, мы достойны быть скотами.
