Нью-Йорк в тексте из путеводителя — это небоскребы, модные бутики, Статуя Свободы и Метрополитен-музей. Нью-Йорк в «авторском» пересказе от внимательного путешественника-эстета — это странные вопросы на улицах, осипший двойник Колтрейна и невкусный кофе.
Сергей Кумыш объясняет, как и откуда смотреть на город, чтобы почувствовать себя его жителем.
Первые встречные
— Вы не подскажете, как пройти к Пенсильванскому вокзалу?
Бородатый незнакомец в красной, изрядно поношенной куртке что-то отвечает мне по-испански. Выдавливаю из себя единственную фразу, которую могу произнести на его языке без ошибок: No hablo español. Смотрит на меня с прищуром, улыбается и, перед тем, как перейти на английский, склоняется к земле, кивком головы увлекая за собой.
— Видишь трещину на асфальте? Иди вдоль нее. Когда она кончится, все равно иди прямо.
Через четыре минуты я уже изучаю расписание поездов «Нью-Джерси Транзит». Несколько дней спустя стою на выходе из автобусного терминала Порт-Аторити. Подходит черная женщина, одетая в обноски, однако в ее манере держаться есть какая-то спокойная грация — строгая осанка, чуть вздернутый подбородок, нерассеянный взгляд, — что придает ей сходство с разорившейся королевой.
— Сэр, у вас не найдется сигареты?
— Осталась всего одна, поэтому, увы, нет.
— В таком случае, не могли бы вы показать мне пачку?
К странным репликам и вопросам на улице я более-менее привык, поэтому молча достаю из кармана голубой «Кэмел» с красочным изображением эмфиземы. Какое-то время вертит в руках, возвращает.
— Вы только не подумайте, что я попрошайничаю. Просто у меня есть цель: попробовать в жизни как можно больше сигарет разных марок. Давайте хотя бы одну на двоих?
Протягиваю ей наполовину истлевший окурок. Элегантно затягивается, некоторое время, смакуя, не выпускает дым изо рта. Потом, удовлетворенно кивнув, бросает сигарету под ноги, втаптывает в асфальт и, не проронив больше ни слова, уходит.
На аллее в парке Вашингтон-сквер по утрам играет саксофонист, внешне напоминающий Джона Колтрейна, да и звучит он в чем-то похоже: как если бы тенор-сакс автора A Love Supreme слегка подосип и отбился от рук (вы никогда не обращали внимание, что саксофон похож на прирученного морского гада?) Когда он ненадолго откладывает инструмент, спрашиваю, мог ли я его видеть (слышать) несколько лет назад на станции метро 2 Avenue.
— Это я и был, сэр, — говорит он, улыбаясь; правда, с его южным акцентом фраза звучит скорее как «Эт’ я и был, саа». — До сих пор там иногда играю, но в последнее время все чаще здесь, в парке.
Его зовут Дасти. Самое примечательное в выдуваемых им звуках то, что они как бы повторяют окружающий пейзаж. Вот он поднимает взгляд на стоящий невдалеке дом, и музыка, пробегая по фасаду, принимает его форму. Мимо проходит женщина с коляской, и мелодия, притихнув, чтобы не разбудить малыша, подстраивается под ритм ее шагов, устремляется вслед за ней. Две девушки, что-то оживленно обсуждая, идут через площадь с фонтаном, и мотив становится отрывистым и поспешным, вторя их голосам. Порыв ветра сдувает с деревьев случайные листья, и восьмушки, звучащие стаккато, разбиваются на залигованные шестнадцатые и тридцать вторые.
Это бездомный, уличный Нью-Йорк, и прежде, чем исследовать туристические маршруты, стоит хорошенько изучить именно его. В голосах и лицах бродяг и музыкантов, во взглядах снующих по тротуарам, вечно куда-то спешащих горожан кроется ответ на важный вопрос, который подсознательно задает себе каждый, кто отправляется в путешествие. Город нравится нам не только потому, что он хорош собой, и влюбляемся мы не в известняк, стекло и металл. На самом деле, все начинается, когда мы останавливаемся на более-менее случайном перекрестке, оглядываемся по сторонам и понимаем, что очутились среди своих. Что мы не просто приехали сюда на одну-две недели, а что на ближайшие пару недель это наш дом.
Незнакомая знакомая жизнь
Когда мы говорим «Нью-Йорк», на самом деле, чаще всего удерживаем в воображении примерно одну и ту же картинку. Точнее, серию одних и тех же картинок, моментальных фотоснимков, на которых запечатлен единый образ места, состоящий из множества деталей: двух-, четырех- и шестиэтажные дома в Нижнем Манхэттене, скопления небоскребов здесь же, в даунтауне, и в центральной части города; мосты, подобно гигантским скобам, соединяющие друг с другом нью-йоркские боро; пешеходы с непременным кофе в бумажных стаканчиках, собачники и студенты, нищие с вечными тележками, спальниками и картонками, увешанные громоздкими драгоценностями надменные дамы в мехах и солнечных очках — денег, потраченных на подобную сбрую, хватило бы, чтобы в течение пары лет кормить небольшое племя в Южной Африке.
Вся эта жизнь, знакомая кому-то по сериалам и романам, кому-то — по собственным воспоминаниям, сконцентрирована, как было упомянуто выше, в Нижнем и Среднем Манхэттене. Именно здесь я предлагаю замедлить шаг, сосредоточившись на нескольких адресах.
Frye, Спринг-стрит 113
Фирменный магазин The Frye Company, одной из старейших американских обувных компаний, в этом году отмечающей свое 155-летие. В разное время клиентами Frye становились Стэн Лорел и Оливер Харди, Жаклин Кеннеди, Ричард Никсон, Джон Леннон, Барбара Стрейзанд, Джулия Робертс, Сара Джессика Паркер, группа The Lumineers в полном составе и многие другие.
Цены варьируются где-то от 300 до 600 долларов за пару, что, с одной стороны, недешево, а с другой, стоит учитывать: ботинки, туфли, сапоги, купленные во Frye, при надлежащем уходе, прослужат минимум лет пять, а то и все десять. Это покупка не на сезон, а на продолжительный отрезок вашей жизни. Плюс, несколько раз в год компания проводит распродажи, иногда снижая цены до 70%, так что, при определенном везении, потратить можно сравнительно немного.
Во всем этом есть элемент разумного шика — начать прогулку по главному городу Америки в новой паре обуви, которая, вне зависимости от выбранной модели, во многом олицетворяет классический стиль этой страны.
Спринг-стрит, на которой расположен магазин, проходит через географический центр района Сохо — таким образом, его можно хорошенько если не изучить, то как минимум рассмотреть, просто пройдясь взад-вперед. Потом свернуть на Томпсон — тихую и самую уютную улицу в районе, догулять до Принс, идущей параллельно Спринг, ни на чем специально не фокусируя взгляд, — все, что должно попасть в поле зрения, непременно в него попадет. А затем найти перекресток с Макдугал-стрит, соединяющей Сохо и Гринвич Виллидж, свернуть на нее и дойти до небольшого, но, в каком-то смысле, главного кафе во всем Нью-Йорке.
Caffe Dante, Макдугал-стрит 79-81
Американцы очень гордятся своим кофе — и совершенно напрасно. Или, чтобы никого не обидеть, давайте так: кофе в представлении американцев и европейцев — два разных напитка. Как однажды сказал приговоренный к смерти, привыкнуть можно ко всему, и через несколько дней, проведенных в Нью-Йорке, постепенно начинаешь верить, что бурая жижа в твоем стакане — это кофе и есть; учишься любить вкус и даже различать его оттенки. Однако время от времени все же нестерпимо хочется привычной густой черной лавы, один запах которой способен задать тон всему дню. В «Данте» варят тот самый кофе, без которого большинство из нас, прибывших сюда из-за океана, обходиться длительное время в буквальном смысле не в состоянии. Но внимания место заслуживает не только поэтому.
Впервые итальянское кафе на Макдугал стрит открылось в 1915 году. Нынешний Гринвич Виллидж в те времена носил другое название и был заселен преимущественно итальянскими иммигрантами, которые собирались в «Данте», чтобы за чашкой эспрессо обсудить последние новости и погрустить об оставленном доме. В начале семидесятых место перешло к Марио Флотта-старшему, и тот, ничего принципиально не поменяв, превратил кафе в любимое место молодых художников, поэтов и актеров, к тому моменту плотно населявших Виллидж. Сюда часто заходили Боб Дилан, Аль Пачино, Патти Смит и Роберт Мэпплторп; впрочем, и в прежние времена «Данте» неизменно привлекал артистическую богему: среди его первых звездных завсегдатаев — Эрнест Хемингуэй и Анаис Нин.
Сейчас местом владеет третья по счету семья, родом уже не из Италии, а из Австралии. Результатом недавно проведенного ребрениднга стали незначительные косметические изменения и обновленное коктейльное меню — новые владельцы убеждены: один из главных секретов непреходящей популярности «Данте» заключается именно в его внешней неизменности. В 2018 году кафе «Данте» заняло девятую позицию в списке «50 лучших баров мира».
Strand Bookstore, угол Бродвея и Двенадцатой улицы
Изначально Strand Bookstore — на сегодняшний день самый большой независимый книжный в Нью-Йорке — открылся в 1927 году на Четвертой авеню в так называемом «Книжном ряду», который занимал шесть кварталов и насчитывал 48 магазинов. Названный в честь лондонской улицы, прославленной Чарльзом Диккенсом и Уильямом Теккереем, «Стрэнд» задумывался не только как место торговли, но своеобразный литературный центр города, где писатели могли бы встречаться друг с другом и выступать перед читателями, где учреждались и собирались бы всевозможные книжные клубы; храм чтения, который никому не захочется покидать. Девяноста лет спустя, шестьдесят из которых он находится по нынешнему адресу, магазин по-прежнему остается верен первоначально заложенной в него идее. К слову сказать, из тех прежних сорока восьми только он и выжил.
Брайант-парк, станция метро 42nd St—Bryant Park
Весной, лучше всего, в апреле сюда стоит время от времени приезжать, чтобы слушать Нью-Йорк. Брайант-парк расположен между двумя самыми пестрыми и оживленными авеню — Пятой и Шестой — и не менее прекрасными и суматошными улицами — Сороковой и Сорок Второй. Маленький квадратик зелени, который даже на увеличенной городской карте придется поискать, на самом деле — портал в какое-то совершенно иное физическое состояние вечно гудящего, свистящего, горланящего мегаполиса, каким становится Нью-Йорк в этой части Манхэттена.
Выйти из метро посреди всего этого расчудесного хаоса, от которого, тем не менее, устаешь буквально за пару минут, сделать несколько шагов по тротуару, подняться по двум-трем ступенькам и оказаться за деревьями, кроны которых не поглощают шум, но при этом как бы отделяют его от тебя. И вот ты садишься за один из столиков или прямо на лужайке (хотя весной она, как правило, огорожена) под нависающими над тобой деревьями, под нависающими над деревьями небоскребами и вслушиваешься в то, что тебя окружает. Свистки регулировщиков, скуление автомобильных покрышек, агрессивное нытье полицейских и прочих сирен, случайно долетающие обрывки разговоров, лай собак, смех и плач (здесь всегда кто-нибудь с кем-нибудь расстается — как правило, по телефону, всхлипывая в трубку).
Со временем ты перестаешь слышать шум. Один из главных секретов Брайант-парка заключается в том, что, хотя эта крошечная площадка и находится в самой суматошной части города и фактически ничем от нее не отделена, она же — парадоксальным образом — одно из самых спокойных мест в Нью-Йорке.
Но это весной. А сразу после Дня благодарения и до начала января парк превращается в разноцветный базар: каток, карусель, непременная елка, десятки прижатых друг к другу маленьких павильонов с кренделями, глинтвейном, огромными леденцами, открытками, игрушками и прочими Christmas-штучками, милым барахлом, которое остальные одиннадцать месяцев в году никому не нужно, но прямо сейчас — нет на свете ничего желаннее.
